Какой сад зацвел в Тверском театре драмы

О премьере «Вишневого сада» в Театре драмы начали говорить и писать, кажется, еще в прошлом году, отводя готовящейся постановке особенное место в театральном репертуаре и ожидая, что она станет визитной карточкой театра.

Заинтригованный зритель дождаться не мог, когда ж ему эту карточку предъявят. И вот, наконец, свершилось: 26 мая журналистов пригласили на сдачу спектакля.

За последние сорок лет «Вишневый сад» четырежды расцветал на этой сцене в разных редакциях Веры Ефремовой. Как сказано на театральном сайте, «Тверской академический театр драмы не может жить без главной «нити своей души». Как-то неловко дернул за эту нить режиссер нынешней постановки Александр Павлишин, нить порвалась, рассыпалось ожерелье из драгоценных бусин.

Еще Станиславский, первым поставивший «Вишневый сад», раздумывая о спектакле, писал Чехову: «Хочется пользоваться акварельными красками».  Кажется, тверские театральные художники Николай Юдин и Ирина Подосенкова следовали в своей работе именно этим рекомендациям. Хочется кричать «Браво!» их талантливым произведениям — акварельно-прозрачным декорациям и особенно костюмам, достойным самых престижных подиумов.

Еще одна  несомненная драгоценность – нежнейший вальс композитора Татьяны Синицкой, написанный к постановке 1975 года и прозвучавший в новом спектакле.

Сколько «Вишневых садов» довелось мне видеть в разных театрах, как, наверное, и каждому зрителю! Но нигде Раневская не была так невозможно красива, как наша Дарья Плавинская. «Дыша духами и туманами», появляется она на сцене, изящная, утонченная, написанная, кажется, той же акварелью.  Ей очень идут изысканные французские туалеты, которые она без конца меняет.  И эта узкая аристократическая рука,  увы, уже без колец – все прожито в Париже…

Дочь Раневской Аня (актриса Дарья Осташевская) — легкая, воздушная, стройная, как дорогая фарфоровая статуэтка, – унаследовала красоту своей матери. И если старшая Раневская подобна пышноцветущей розе редкого, элитного сорта, то младшую можно сравнить с едва распустившимся свежим и душистым утренним бутоном. 

Думается, в истории о крушении романтических дворянских гнезд особенно важно присутствие очень красивых женщин, так утрата прелести былой жизни воспринимается острее.

Антипод рафинированных аристократок – герой новой формации  Ермолай Лопахин в исполнении Тараса Кузьмина получился фигурой противоречивой. С одной стороны, он полон безграничного уважения и любви к Раневской и пытается искренне ей помочь. Однако если для Раневской вишневый сад  – символ прекрасной жизни, которая осталась в прошлом, то для Лопахина – символ унижения и порабощения его предков и его самого. И он не может скрыть буйной радости от покупки вишневого сада. Даже не потому, что это принесет ему в будущем солидный доход, а, скорее, потому, что «малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал… купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню».

К числу драгоценных бусин хотелось бы еще отнести очень выразительную, на мой взгляд, сцену бала, устроенного Раневской. Это настоящий пир во время чумы.

Вот бы все эти жемчужины собрать воедино и нанизать на одну нитку – режиссерскую концепцию.  Увы, не сложилось. Хотя на сайте театра обещали «совершенно иное режиссерское решение хорошо знакомой пьесы».

Ну, какое тут решение? В чем оно выразилось? В живой собачке, которую водила на поводке Шарлотта Ивановна? В беременности горничной Дуняши? В эпилептическом припадке Раневской? В том, что часть гаевского монолога, обращенного к шкафу, вложили в уста Фирса? В заключительном монологе, который произносит мальчик? Кстати, это что за мальчик? Уж не утонувший ли Гриша призывает к себе на дно утопию Чехова о счастливом  будущем человечества?

В оправдание режиссера стоит лишь сказать, что и самому Станиславскому непросто было одолеть «Вишневый сад». Вот что он писал об этом: «Спектакль налаживался трудно; и неудивительно: пьеса очень трудна. Ее прелесть в неуловимом, глубоко скрытом аромате. Чтобы почувствовать его, надо как бы вскрыть почку цветка и заставить распуститься его лепестки. Но это должно произойти само собой, без насилия, иначе сомнешь нежный цветок, и он завянет».

Такая ювелирная работа оказалась не по плечу режиссеру Павлишину.  А жаль. У него все для этого было.

Тем не менее, заключить хочу похвальным словом режиссеру хотя бы за то, что герои Чехова у него не пели рэп, не танцевали танго, что им не цепляли на лица жуткие бомбошки микрофонов и никого из них не мыли в ванне. Для современного театра это немало.